 
Антон Первушин
«ЛУННАЯ РАДУГА» И МОРАЛЬНЫЙ ЗАКОН
Эссе из цикла «Образы космической экспансии»
Публикации:
1. Электронная публикация в сб. «Полдень. Альманах фантастики. 3#15» — Режим доступа: www.lenknigotorg.ru/#!/Полдень-№-3-2015-Автор-Альманах-фантастики-«Полдень»/p/55684011/category=9042398.
2. В сб. «Полдень. Альманах фантастики. Седьмой выпуск». — СПб.: ИП «Сидорович», 2016. — с.240-252.
1.
В конце 1975 года литературный журнал-альманах «Енисей» начал публикацию сокращенного варианта первой книги романа-эпопеи Сергея Ивановича Павлова «Лунная радуга», названной «По черному следу». Примечательно, что советская печать заранее подготавливала читателя к появлению полного текста эпопеи. Сначала в журнале «Сибирь» появилась отдельная глава «К вопросу об аллигаторах» (1974); затем еще один фрагмент «Плоскогорье огненных змей» (1978) был напечатан на страницах журнала «Техника — молодежи». Фрагмент предваряла редакторская врезка, в которой сообщалось, что роман «Лунная радуга» скоро будет выпущен издательством «Молодая гвардия». И действительно — в том же 1978 году первая книга эпопеи вышла в малоформатной «белой» серии «Библиотека советской фантастики».
Литературная судьба оказалась благосклонна к роману Сергея Павлова. Читатели и критики встретили «Лунную радугу» с большим интересом и теплом. Она неоднократно переиздавалась, в том числе в престижной серии «Роман-газета», попасть в которую фантасту было почти невозможно. Даже группа критиков, противостоявшая «молодогвардейскому засилью», признавала за «Лунной радугой» высокие художественные достоинства, выделявшие ее на общем сером фоне так называемой «нуль-литературы».
Через некоторое время появилась и вторая книга эпопеи — «Мягкие зеркала» (1983). Она оказалась объективно слабее, поскольку главную тайну романа автор раскрыл еще в первой и развивал лишь второстепенные повествовательные линии. Тем не менее благодаря «Мягким зеркалам» эпопея обрела завершенный вид и воспринималась читателями как единое целое.
Фабула «Лунной радуги» замысловата, а вот сюжет довольно прост. Агенту МУКБОП (Международного управления космической безопасности и охраны правопорядка) поручают собрать информацию о бывшем космодесантнике Дэвиде Нортоне, который ведет отшельнический образ жизни. В ходе расследования выясняется, что Нортон участвовал в высадке на Оберон, спутник Урана, где попал вместе с коллегами в зону действия некоего загадочного катаклизма. Шестеро десантников погибли, а семеро уцелевших приобрели паранормальные способности: например, они могут надолго задерживать дыхание, видеть в темноте, телепатировать и даже левитировать. Понятно, что правительственные чиновники опасаются возможных последствий влияния мутировавших десантников (их называют «экзотами») на человеческую цивилизацию, и тут возникает коллизия, хорошо известная нам по другим текстам: например, по «Кукушкам Мидвича» («The Midwich Cuckoos», 1957) Джона Уиндэма или «Жуку в муравейнике» (1980) Аркадия и Бориса Стругацких. Следует ли уничтожить «экзотов» ради безопасности обычных землян? Оправдает ли в данном случае цель средства? В отличие от «Кукушек...» и «Жука...» коллизия в «Лунной радуге» разрешается к всеобщему удовлетворению: «экзоты» отправляются осваивать межзвездные трассы, создавая основу для будущего галактического человечества.
Надо сказать, что ключевая идея эпопеи «Лунная радуга» была к моменту выхода первой книги не нова. Достаточно вспомнить знаменитый роман Артура Кларка «2001 год: Космическая одиссея» («2001: A Space Odyssey», 1968), который был экранизирован Стэнли Кубриком и пользовался популярностью не только в англоязычном мире, но и в СССР (первое сокращенное издание на русском языке увидело свет в 1970 году). Там тоже полет к спутнику планеты-гиганта Япету вызывает к действию могущественные космические силы, которые «модифицируют» астронавта Дэвида Боумена в некую бестелесную бессмертную сущность, которой подвластны пространство и время. Сходство можно проследить еще и в описании мира будущего: и Артур Кларк, и Сергей Павлов старательно минимизируют политическую конкретику, однако из общего контекста становится ясно, что планы всемирного коммунистического строительства отложены в долгий ящик, социалистические страны сосуществуют с капиталистическими, а внеземелье осваивается в рамках масштабных международных программ.
Выглядит закономерным, что Павлов пришел к такому образу будущего позже Кларка. Если в 1960-е годы советские писатели и популяризаторы отличались от западных коллег «высокомерием», продиктованным лидерством СССР в космической «гонке», то в середине 1970-х ситуация кардинально изменилась: американские астронавты шесть раз высаживались на Луну, а после закрытия программы «Аполлон» НАСА объявило в числе своих ближайших приоритетов исследование планет-гигантов и строительство многоразового орбитального корабля нового поколения «Спейс Шаттл». Со своей стороны советские специалисты не смогли воспроизвести даже опыт высадки на Луну, ограничившись беспилотными аппаратами, а ответ на «Спейс Шаттл», известный позднее как комплекс «Энергия-Буран», был в то время строжайшим образом засекречен. Стало ясно, что без международной кооперации большие космические инициативы Советскому Союзу просто не потянуть. Посему Сергей Павлов и иже с ним наконец-то могли себе позволить описывать равноправное партнерство с другими державами, что еще недавно не одобрялось и даже приводило к курьезам: тут достаточно вспомнить, как цензоры правили «Страну багровых туч» братьев Стругацких, вычеркивая при подготовке второго издания любые упоминания о космическом сотрудничестве с китайцами, которые десятилетием раньше были «братья навек».
Впрочем, куда важнее другое: эпопею «Лунная радуга» следует признать последним классическим научно-фантастическим романом, посвященным грядущей внеземной экспансии. По одному, но существенному признаку — в ней принципиально не ставятся вопросы о необходимости широкомасштабной экспансии, о ее целеполагании и ее эффективности. Наоборот, в «Лунной радуге» дается один из возможных ответов на ключевой вопрос: зачем вообще нужна человечеству пилотируемая космонавтика? К сожалению, это был ошибочный ответ.
2.
Если приглядеться к контексту исторического периода, когда писалась «Лунная радуга», то нельзя не отметить важный факт: именно тогда романтика космической экспансии начала сменяться прагматическим подходом. Вопреки ожиданиям ближайшие планеты оказались безжизненными мирами с агрессивными климатическими условиями, исключающими быструю колонизацию. Первые длительные полеты на околоземной орбите показали, что специалисты недооценили степень опасности влияния внеземного пространства на человеческий организм. Оставался ворох нерешенных технических проблем: прежде всего, сошли со сцены сверхтяжелые ракеты-носители, а без них говорить о создании межпланетной инфраструктуры было по меньшей мере наивно.
Однако футурологи и фантасты продолжали экстраполировать темпы экспансии, наблюдавшиеся в 1960-е годы, на 70-е, 80-е и далее, совершенно исключая из своего анализа простой факт, что сама картина мира изменилась и под стать ей будет меняться глобальная стратегия. Если говорить только о тех программах, которые не были засекречены, то в тот период активно обсуждались перспективы изучения Марса с подготовкой полноценной экспедиции туда, которая должна была стартовать не позднее 2015 года, а также строительство большого многоблочного орбитального комплекса в качестве обязательного этапа такой подготовки. Среди самых интересных и значимых советских исследовательских проектов того времени можно назвать: «Фобос» (изучение спутников Марса), «Вега» (изучение Венеры и кометы Галлея), «5М» (доставка марсианского грунта на Землю), «М1» (отправка марсоходов, зондов-аэростатов и зондов-пенетраторов на красную планету), «Веста» (изучение главного пояса астероидов) и «Циолковский» (изучение Юпитера и Солнца).
Как известно, реализованы были только проекты «Фобос» и «Вега», а программа строительства орбитального комплекса как прототипа межпланетного корабля для марсианской экспедиции свелась к запуску и эксплуатации Международной космической станции (МКС). Некоторые современные публицисты полагают, что если бы Советский Союз сохранился, то все перечисленные проекты были бы доведены до триумфального завершения. Однако при всей категоричности этот глубокомысленный вывод повисает в воздухе, ведь очевидно, что даже без марсианской экспедиции расходы на реализацию амбициозных планов (особенно если прибавить рассекреченную в начале 1980-х годов программу «Энергия-Буран») год от года только возрастали, а вот отдача от них для народного хозяйства и советской науки была по большей части эфемерной. И, главное, даже сотрудники ракетно-космической отрасли переставали понимать, зачем нужны все эти огромные ракеты, космопланы, орбитальные блоки, межпланетные аппараты, если в магазине нельзя купить нормальную мебель или обувь, за мясом на косточке приходится стоять в очереди, а интересную книгу или кассетный магнитофон можно приобрести, только переплатив спекулянту или заведя близких друзей в системе торговли.
Мелкие бытовые неудобства разрастались в ежедневный кошмар борьбы за собственное качество жизни, что заслоняло любую величественную перспективу. Помните комедийный фильм «Блондинка за углом» 1984 года с Андреем Мироновым и Татьяной Догилевой? Он снимался ради антимещанского пафоса, а получилась злая сатира на общественную систему, в которой талантливый астрофизик вынужден бросить науку в обмен на получение элементарных благ цивилизации, которые при нормальной ситуации мог бы приобрести за свою зарплату. Стыдить советских людей тем, что они якобы «обменяли звезды на колбасу», легко и приятно, когда несколько десятков сортов колбасы, в том числе бюджетной-дешевой, продаются в любом магазине шаговой доступности. Но куда сложнее — даже сегодня! — объяснить с прагматической точки зрения, что дает или даст ресурсоемкая космическая экспансия. Например, понятно, что она будет способствовать развитию технологий, однако все мы на собственном опыте знаем, что если национальная экономика не умеет эффективно работать с инновациями, то подобная стимуляция пропадает втуне, после чего величественный и очень дорогой «Буран» становится музейным экспонатом или парковым аттракционом, а не очередной ступенькой к прорыву в XXI век.
Перелом в отношении к внеземной экспансии требовал какого-то нового мировоззренческого обоснования, и тогда советские пропагандисты по-шулерски ловко вытащили из идеологического рукава карту русского космизма.
3.
Русский космизм нельзя охарактеризовать как некое единое философское или религиозное учение. У каждого из его условных основоположников была своя собственная версия космизма, слабо сочетающаяся с другими.
Скажем, космизм Николая Федоровича Фёдорова антропоцентричен, поскольку напрямую вырастал из библейской космологии. Землянин был для Фёдорова высшей ценностью и вселенским мерилом, посему он полагал, что одной из обязанностей будущего бессмертного человечества станет возвращение к жизни всех умерших («отцетворение»). Таким образом Фёдоров перекидывал «мостик» между религиозной эсхатологией и примитивной футурологией, что в конце XIX века было модно.
Другой космист Константин Эдуардович Циолковский, которого ошибочно считают учеником Фёдорова, наоборот, полагал, что земляне типа оранжерейных цветов, произрастающих на грядках периферийной планеты в рамках эксперимента древней и мудрой сверхцивилизации. Если эксперимент провалится и мы не сумеем создать добропорядочное (с точки зрения сверхцивилизации и Циолковского) общество, мирно осваивающее космос, то инопланетяне уничтожат нас, заселив освобожденную Землю кем-нибудь другим. Незамутненная и столь же ненаучная фантастика.
Третьим русским космистом обычно называют академика Владимира Ивановича Вернадского, который ввел в отечественную науку понятия «биосферы» (сферы жизни) и «ноосферы» (сферы разума), но не противопоставил их, а показал необходимость эволюционного сосуществования. Весьма здравое учение, как демонстрирует практика современных технологий в области экологической безопасности.
Со временем в ряды русских космистов записали творческих деятелей, которые имели мало что общего друг с другом как в эстетическом, так и в мировоззренческом плане. В один «плавильный котел» попали: Николай Бердяев, Валерий Брюсов, Николай Бугаев, Сергей Булгаков, Иван Бунин, Максимилиан Волошин, Лев Гумилёв, Иван Ефремов, Побиск Кузнецов, Владимир Одоевский, Андрей Платонов, Сергей Рахманинов, Николай и Елена Рерих, Александр Скрябин, Владимир Соловьёв, Александр Сухово-Кобылин, Николай Умов, Павел Флоренский, Николай Холодный, Александр Чижевский — философы, теологи, художники, писатели, поэты, композиторы. И этот список далек от полноты! Компания настолько пестрая, что адептам русского космизма пришлось вводить разновидности для него: естественнонаучный, религиозно-философский, софиологический, теософский, эстетический, музыкально-мистический, мистический, экзистенциально-эсхатологический, проективный, активно-эволюционистский (привожу по малому энциклопедическому словарю «Русская философия», изданному в 1995 году).
Самое же удивительное заключается в том, что ни один их «классических» космистов себя таковым не считал. Если уж искать подлинных космистов, то нужно вспомнить забытых поэтов из двух групп под руководством петроградца Александра Борисовича Ярославского (он, кстати, написал роман «Аргонавты Вселенной» (1926), посвященный грядущим межпланетным полетам) и москвича Александра Федоровича Агиенко (Святогора). Именно они в начале 1922 года опубликовали манифест «биокосмизма», в котором провозглашалось наступление «великой эры бессмертия и бесконечности». Биокосмисты, идеология которых прямо вырастала из революционного анархизма, называли своей целью максимальное раскрепощение личности и ее творческого потенциала вплоть до свободы перемещения в космосе, распространения влияния деятельности человека на весь обозримый мир, достижения физического бессмертия, способности управлять временем, воскрешать умерших, создавать и пересоздавать Вселенную. Мечтания биокосмистов и их активная деятельность вскоре вступили в конфликт с устремлениями правящей партии: группы распались, издаваемые журналы были запрещены, а некоторые из представителей течения позднее были репрессированы (например, Ярославский был расстрелян за подготовку побега из лагеря, а Святогор-Агиенко так и сгинул в ГУЛАГе).
Сегодня биокосмистов назвали бы трансгуманистами, ведь последние отстаивают сходные идеи, хотя и без абсолютизации личной свободы, а вот русскими космистами называют любого, кто хотя бы раз в своих работах пытался размышлять о единстве макрокосма с микрокосмом, о бесконечном потенциале преобразующего начала в человеке, об эволюции человека как биологического вида с выходом на внеземные планы бытия. Но насколько оправдана такая селекция?
Оказывается, термин «русский космизм» возник и вошел в обиход сравнительно недавно — в начале тех самых 1970-х годов, когда писалась и публиковалась «Лунная радуга». Самая популярная версия его происхождения гласит, что космизм придумал историк философии и науки Николай Константинович Гаврюшин. О том, как это произошло, рассказал его коллега, философ и культуролог Александр Павлович Огурцов: «Вспоминаю, как в сентябре 1970 г. мы вдвоем ходили по улицам Калуги и обсуждали, как назвать то направление, к которому принадлежал К.Э.Циолковский, и Гаврюшин предложил термин “русский космизм”. Вспомнили и о том, что у К.Э.Циолковского есть работа “Космическая философия”, тогда еще не опубликованная и хранившаяся в Архиве АН СССР. Тут же возникла проблема: это что уникальное явление или существуют иные варианты космизма? Я упомянул имя Д.Фиске. Гаврюшин имена К.фон Бэра, Ф.Оберта, различных эзотериков. Через какое-то время он выпустил в свет статью “К.Э.Циолковский и европейский космизм”».
Впрочем, более тщательное расследование показало, что термин «русский космизм» появился несколько раньше — в пятом томе советской «Философской энциклопедии», который вышел как раз в 1970 году, то есть до того, как Гаврюшин заявил его в своей работе о Циолковском. В статье, посвященной Вернадскому, ее автор Рената Александровна Гальцева сообщала: «Вернадский развивает натурфилософские идеи т. н. русского космизма (Циолковский, Чижевский, отчасти Федоров и Флоренский), рассматривающего Вселенную и человека как единую систему со своей регуляцией (гомеостазисом) и предполагающего разумное преобразование космоса». Как видите, Гальцева не только емко сформулировала суть русского космизма, но и первой назвала имена его «основоположников», которые впоследствии использовали другие комментаторы и адепты.
И тут возникает серьезный вопрос. Можно ли считать полноценным и особым явлением культуры некое условное направление, выделяемое из общего творческого процесса на основании признаков, присваиваемых постфактум и в произвольной форме? Ведь с тем же успехом (и с большим на то основанием) можно назвать русскими космистами упомянутых биокосмистов, благо они имели хоть какое-то единство взглядов и претендовали на создание школы — тогда к ним хорошо «подверстываются» Фёдоров и Циолковский, но придется «избавиться» от Вернадского и Чижевского. И так далее.
Проблему осознали со временем и сами исследователи русского космизма: к примеру, тот же Николай Гаврюшин. А профессор-славянист Михаэль Хагемайстер, крупнейший специалист по дореволюционной русской философии, десять лет жизни потративший на изучение космизма и наследия Фёдорова, заявил: «Рассматриваемого течения вовсе не было, потому что не было живой традиции, преемственности в развитии идей». Больше того, в интервью, данному журналу «Вопросы философии» (1995, № 11), он подытожил свои изыскания следующим образом: «Я очень много занимался русским космизмом. И смею утверждать, что этот феномен <...> является чистым изобретением позднесоветского времени. В реальной же истории мысли никакого русского космизма как определенного течения нет и не было: Вернадский совершенно не догадывался о Федорове, Циолковский ничего не знал о Вернадском, но все они оказались искусственно объединенными в некую “типично русскую философию 21 века”, с огромной претензией на новую глобальную философию целостности, которая способна-де решить проблемы выживания человечества».
Резкое высказывание, но зато честное. Его справедливость доказало время. Если в 1970-е годы под русским космизмом подразумевали именно «натурфилософское» учение, базирующееся прежде всего на материалистическом мировоззрении, то в 1990-е годы он начал обрастать эзотерическими и оккультными доктринами, быстро превращаясь в «бедную религию» (по определению Михаила Эпштейна), то есть в псевдорелигиозный конгломерат из обрывков устаревших идеологий и обывательских верований.
Разумеется, отказываться от анализа и сохранения трудов условных основоположников русского космизма нельзя — они остаются частью мирового культурного наследия. Однако при этом всегда нужно помнить, что аксиоматический аппарат космизма выглядит более чем спорным; что философские концепции, на которых он строился, вырастали из паранаучных гипотез, опровергнутых менее чем за полвека; что фигуры основоположников при всём к ним уважении не могут считаться значимыми авторитетами в современном мире.
Нас, впрочем, в данной связи интересует другое: что мог дать русский космизм советской космонавтике и почему ничего не дал?
4.
Очевидно, что возникновение русского космизма в начале 1970-х годов прямо связано с идеологическим вакуумом, образовавшимся в пропаганде советской космонавтики как наглядного доказательства преимуществ социалистического общественного строя. Из передовой державы, определяющей контуры и культуру будущего, Советский Союз всё больше превращался в одну из множества стран с догоняющим развитием, что было чревато стратегическим поражением в «холодной» войне. Но, увы, кроме как вспомнить старую и странную идею о том, что внеземелье будет менять нас физически, превращая в «экзотов» с паранормальными способностями, пропагандисты не придумали.
Идея всё же оказалась плодотворной. Русский космизм в разных его интерпретациях на целое десятилетие стал сюжетообразующей концепцией для советской фантастики. Не только Сергей Павлов, но и другие «молодогвардейские» писатели взялись популяризировать его. Вот, например, как пересказывал одну из ключевых гипотез Циолковского небезызвестный фантаст Юрий Медведев в повести «Чаша терпения» (1983): «Ты должен знать: время от времени в вечно цветущем саду планет одно дерево заболевает. Оно может захиреть, даже погибнуть, если ему не поможет садовник. Вредители должны быть уничтожены. Но иногда помощь приходит слишком поздно...» Вслед за основоположником писатель говорит: земляне — юная поросль в оранжерее, созданной более могущественными цивилизациями, и если мы откажемся от окультуривания, то галактическая чаша терпения переполнится и нам покажут небо с овчинку.
Необходимость нового целеполагания и модернизации мировоззренческих основ космонавтики понимал и главный заказчик — директорат ракетно-космической отрасли со всеми ее министерствами, заводами, конструкторскими бюро и секретными полигонами. Оправдывать содержание оравы высокооплачиваемых бюджетников одной лишь военной необходимостью (особенно при отсутствии «горячей» войны) или стремлением к достижению спортивных приоритетов становилось всё сложнее. И тогда фокус попытались сместить на морально-нравственную составляющую прогресса, которая и лежит в основе русского космизма.
Наверное, точнее других заказ сформулировал летчик-космонавт Виталий Иванович Севастьянов в предисловии к изданию «Лунной радуги» в массовой серии «Роман-газета» (кстати, тираж составил 2,5 млн. экземпляров!):
«Иммануилу Канту принадлежат проникновенные слова: “Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением... — звездное небо надо мной и моральный закон во мне”. Мыслители всех времен и народов так или иначе связывали между собой космическое мироздание и человеческую мораль. Сегодня этот вопрос стоит на повестке дня практичнее, жестче. Те, для кого моральный закон служит опорой, принципом жизни, видят в звездных далях манящую красоту, богатые возможности для научных исследований, арену сотрудничества. Но что можно сказать о душе тех, кто, глядя в звездное небо, прельщается возможностью звездных войн, романтизирует апологетику звездных боен?..
Человечеству нужен и полезен только мирный космос. За порогом третьего тысячелетия жителям нашей маленькой голубой Земли волей-неволей придется осваивать территории и природные богатства астероидов, лун, планет всей Солнечной системы, максимально использовать лучистую энергию в окрестностях своего светила. Сейчас уже ясно, что космическая дорога людей не будет ни легкой, ни гладкой. Глубоко безнравственными выглядят старания прибавить к естественным препятствиям на космической дороге завалы смертельно опасного для всей цивилизации космического оружия».
Проблема в том, что, взывая к высокому морально-нравственному обоснованию экспансии, все причастные, включая Виталия Севастьянова, прекрасно знали: позднесоветская космонавтика почти целиком была подчинена решению военных задач. Космоплан «Буран» создавался не для полета к Марсу, а для выведения орбитальных истребителей и термоядерных разделяющихся блоков. Ракета-носитель «Энергия» в своем первом полете доставила в космос не прототип межпланетного корабля, а макет боевой лазерной станции «Полюс».
Двоемыслие подтачивало убежденность. И модернизированный русский космизм (тем более в предложенной «молодогвардейцами» выхолощенной версии, априори исключающей значимые отклонения от закостеневшей марксистко-ленинской философии) не мог исправить ситуацию.
В итоге произошел обмен мечты на достаток — только вот на пресловутую «колбасу» меняли не абстрактные «звезды», а кромешную пустоту утраченных иллюзий. |
